Вадим Межуев (главный научный сотрудник Института философии РАН):
«Если допустить, что свободы не было и не может быть вне христианства, то тогда все, что не христианство, обрекается на вырождение и гибель»
Я коллега выступавших здесь докладчиков по Институту философии и, как и они, хорошо знаком с основным корпусом работ Федотова. Считаю, что они достаточно корректно изложили общее направление и основное содержание его творчества. Поэтому в своем выступлении кое-что из сказанного ими мне придется повторить, но кое-что я попробую к этому и добавить – на мой взгляд, весьма существенное.
Георгий Петрович Федотов – не просто один из представителей русской интеллектуальной мысли за рубежом, но стоящий среди них особняком, выходящий из ряда, ни с кем несравнимый. Среди многих блестящих умов первой волны русской эмиграции он, возможно, самый современный, наиболее созвучный нашему времени. И уж точно абсолютный антипод тех, кого у нас сегодня принято боготворить, - например, Ивана Ильина.
Хотя Федотов и дружил с Бердяевым, в его работах почти нет ссылок на философов Серебряного века, он явно не из их числа. Я бы его даже философом не назвал. Он, в первую очередь, историк, но историк особого рода, каких у нас сегодня мало или вообще нет, сочетающий в себе талант историософа, политолога, социолога, культуролога, обладающий редкой способностью видеть Россию в единстве ее прошлого, настоящего и будущего. По части понимания основных трендов русской истории ему, как мне кажется, нет равных. Не раз он поистине пророчески предугадывал будущее России, например, в 1929 году, когда опубликовал статью «Будет ли существовать Россия?», в которой с удивительной прозорливостью предсказал и описал ее распад в результате правления большевиков. Прочтите ее и получите наиболее точный отчет о том, что произошло на наших с вами глазах.
Современные российские историки, обладая порой блестящим фактическим знанием отдельных периодов русской истории, не всегда способны представить целостный взгляд на нее и, как правило, затрудняются в вопросе об общей логике ее движения. В вопросе о том, что Федотов назвал «судьбой России». В понимании этой логики я опять-таки не знаю никого, кто может сравниться с ним. Даже Ключевский до него не дотягивает. У Федотова есть статья «Россия Ключевского», весьма критическая в отношении последнего. Можно сопоставить его и с Милюковым, написавшим «Очерки русской культуры». Оба они либералы. Но их выводы прямо противоположны. Для Милюкова история России завершается европеизацией России, а для Федотова она начинается как часть европейской истории, но с определенного времени оборачивается полным выпадением из нее.
В чем же современность Федотова? Он, как справедливо отмечали мои коллеги, был одним из первых, кто обратил внимание на то, что стало главным открытием в историографии ХХ века, – на решающую роль в истории любого народа не экономики и даже не государства, а культуры. История для него есть преимущественно история культуры, которая резюмирует в себе главный итог исторического развития любого народа. «Человек становится вполне человеком только в процессе культуры, и лишь в ней, на ее вершинах, находят свое выражение его самые высокие стремления и возможности», - писал Федотов в статье «Рождение свободы». Однако в своем осмыслении русской истории Федотов концентрирует наше внимание не просто на культуре, но, во-первых, на ее связи со свободой и, во-вторых, на судьбе свободы в России. Этому посвящены две его поздние статьи «Рождение свободы» (1944) и «Россия и свобода» (1945), сегодня уже тоже упоминавшаяся. И это именно то, о чем есть смысл поговорить более подробно.
Свобода, согласно Федотову, есть высший плод культуры, но не любой культуры, а ее особого типа – европейской и христианской. «Свобода есть поздний и тонкий цветок культуры», что никак не умаляет ее первостепенной ценности («драгоценности», по выражению Георгия Петровича) для человека. Обозревая множество известных историкам цивилизаций, пишет Федотов, мы находим свободу только в «нашей цивилизации» и «нашем времени», хотя вопрос о том, что считать «нашим», требует пояснения. Во всяком случае, свободу в ее современном понимании мы не обнаруживаем ни в одной из предшествующих нам цивилизаций, даже в Древней Греции и Риме.
Греки, как считает Федотов, понимали под свободой независимость своего города-государства от иноплеменных захватчиков или демократическое самоуправление: «Это была свобода для государства, на которую не могли притязать ни личность, ни меньшинственная группа». Индивидуальная свобода, присущая каждому человеку, конечно, неведома грекам. Свободными («свободнорожденными») они считали только граждан полиса, т.е. самих себя, отказывая в ней всем остальным - иноземцам, рабам, слугам… Но свобода в их представлении - все же образ жизни людей, пусть и не всех, коль скоро они занимаются не домашним хозяйством или торговлей, а философией, политикой, искусством, т.е. тем, что позже обозначат как сферу духовной культуры. Тем самым они уже понимали связь свободы с культурой. Иное дело, что свобода для них – это привилегия немногих, обеспечиваемая несвободой других, несвободой большинства людей.
Как культура, рассуждает далее Федотов, не есть прямое следствие природной эволюции, а выглядит исключением из общего правила природной жизни, так и свобода предстает исключением в общем ряду культурных явлений. Вообще искать «естественнонаучное» объяснение человеческой жизни, культуры, свободы – значит придавать им значение случайной и ничтожно малой величины на фоне количественно бесконечной (в пространстве и времени) Вселенной. Но если исходить не из количественных, а качественных критериев, то тогда следует признать культуру, равно как и свободу, «венцом и целью» всего мироздания.
Что же понимает Федотов под свободой? Прежде всего, личную свободу индивида от власти общества (коллектива) и государства. «Наша свобода – социальная и личная одновременно. Это свобода личности от общества – точнее, от государства и подобных ему принудительных общественных союзов». Это, в первую очередь, свобода человека как гражданина, политическая свобода, накладывающая на власть государства определенные ограничения. Здесь отчетливо прослеживаются либеральные корни федотовского понимания свободы.
Не вдаваясь в вопрос о достоинстве и недостатках такого понимания, отмечу главное, на чем настаивает Федотов, – наличие для всех форм свободы некоторых общих предпосылок, забвение которых и стало «главной причиной современного помрачения свободы». Из длинного списка свобод, защищаемых современной демократией, Федотов особо выделяет, помимо свободы от произвола государства, свободу веры, как основу свободы любого убеждения. Здесь уже говорилось о том, что вторая из них символически обозначается им как свобода духа, а первая – как свобода тела, причем понятие тела трактуется предельно широко – и как собственность, и как честь, неотделимая от личности индивида.
Многие, отмечает Федотов, ищут исток так понятой свободы в великих революциях Англии и Франции, т.е. полагают, что она рождается в пламени революционной борьбы. В действительности же, как он считает, свобода, как и вся наша культура, была рождена христианским средневековьем, хотя достигла полного расцвета только в Х1Х веке. Изначальной силой в борьбе за свободу стала западная (католическая) церковь, противопоставившая себя светской власти государства и породившая своеобразное двоевластие – власти церкви над душой и государства над телом. В конфликте между Папой и императором, по мысли Федотова, и «окрепло первое, хотя и смутное сознание свободы».
Цитируя Руссо, согласно которому «человек рождается свободным, а умирает в цепях», Федотов считает такой взгляд на происхождение свободы ошибочным. Человек, как он поясняет, свободен не от рождения, т.е. не по своей природе (в природе вообще нет никакой свободы), а в силу своей культуры, причем не любой, а только той, что родилась на христианском Западе.
Игорь Клямкин:
Вадим Михайлович, это мы уже слышали от Кара-Мурзы…
Вадим Межуев:
А от меня услышите и кое-что еще. Здесь нет смысла воспроизводить всю аргументацию Федотова в пользу подобного понимания происхождения свободы, во многом объясняющего и его понимание свободы в истории России, где степень свободы увеличивалась по мере сближения страны с христианской Европой и уменьшалась по мере удаления от нее. Однако, на мой взгляд, в этом пункте с Федотовым можно и поспорить. Ведь получается, что свобода – чисто христианская ценность, что вне христианства ее никогда не было и быть не может. Но тогда все, что не христианство, обречено на вырождение и гибель.
Мне кажется, что и Руссо Георгий Петрович интерпретирует не совсем точно. Когда Руссо писал, что человек рождается свободным, то имел в виду, что человек свободен в силу своей не просто биологической, а человеческой природы, которая изначально моральна, т.е. движима не просто личным эгоизмом, а доброжелательностью к себе подобным. По Руссо, человек становится рабом своих страстей и других людей по причине своей не природы, а как раз культуры, оказывающей на него развращающее действие. И христианство здесь не исключение. Свобода для Руссо есть следствие нравственной (она же и естественная) природы человека, его прирожденной общительности и добропорядочности, тогда как рабство есть результат его нравственной порчи под воздействием культуры. Но в таком случае свобода есть удел не одного лишь христианина, а любого человека, коль скоро он ведет себя соответственно своей человеческой (нравственной) природе. Видимо, человеческую свободу более правильно считать условием существования любой культуры – восточной и западной, хотя в разных культурах она осмысливается по-разному. Скажем, не как свобода человека, а как свобода только высших сил – богов и мифологических героев.
И еще одно возражение. Человеческая свобода, на мой взгляд, все же не религиозное, а философское открытие. Свободу человека, как уже говорилось, впервые открыли греки, хотя и только как собственную привилегию. В христианстве, открывшем свободу воли, она, действительно, была распространена на всех людей, но с одной оговоркой: свобода воли дана человеку Богом с единственной целью, а именно, чтобы он беспрекословно и добровольно, а не по внешнему принуждению исполнял Его волю. Всякое своеволие – источник греха, путь к Сатане. Об этом и история человеческого грехопадения. Так что в христианском понимании свобода – отрицательная величина. Ее позитивный, творчески созидательный смысл был открыт гуманистами эпохи Возрождения и теоретически осознан философами Нового времени.
Когда Федотов ссылается на Реформацию как на великий опыт свободы, вспоминается Лютер с его трактатом «О рабстве воли», написанном в ответ на трактат немецкого гуманиста Эразма Ротердамского «О свободе воли». Федотов, как и многие русские религиозные философы, не принимал эпохи Возрождения и ренессансного гуманизма, считая, что именно к той эпохе восходят истоки тоталитарных режимов. Но без Возрождения не было бы Реформации и Просвещения и, следовательно, не было бы и свободы в ее современном понимании.
Что касается России, то, на мой взгляд, главным пропуском в ее культуре был все же пропуск не христианства, а гуманизма и идущего из античности и возрожденного в Просвещении рационализма. Свобода базируется не только на вере, но и на разуме. В призыве доверять собственному разуму Кант видел главный лозунг Просвещения и одновременно необходимое условие достижения индивидом состояния личной свободы. В этом, собственно, и заключается мое разногласие с Федотовым, которого во всем остальном я считаю величайшим в нашей истории поборником человеческой свободы.
Игорь Клямкин:
Спасибо, Вадим Михайлович. Вы проявили интеллектуальную свободу в отношении Федотова, и ваши «поправки» к нему представляются мне очень интересными и содержательными. Особенно та, что касается жесткой привязки свободы к христианству.
Следующий – Юрий Николаевич.
Юрий Афанасьев (историк, публицист):
На мой взгляд, Федотов очень убедительно показывает: если в отношении России и ее истории и можно говорить о чем-то в связи со свободой, то исключительно об истории нарастания несвободы»
Уважаемые коллеги, я, в отличие от Вадима Михайловича Межуева, полагаю, что Алексей Алексеевич Кара-Мурза в своем докладе некорректно представил личность и мысли Федотова. Некорректно до состояния «совсем наоборот». Он приписал ему нечто такое, чего у Федотова не было в принципе – ни в мыслях, ни в текстах. Мой вопрос Алексей Алексеевич, к сожалению, наполовину оставил вообще без ответа, а наполовину ответ состоял из указания на ложный источник.
Докладчик утверждает, что Георгий Федотов обосновывал якобы возможность свободы в России. Мне кажется, любого мыслителя, в том числе Федотова, представлять прямо противоположным образом тому, что он собой представляет на самом деле, о чем думал и писал, – не на пользу ни постижению нашей истории, ни пониманию места в ней либеральной мысли. В разное время и в разных странах издано много книг Федотова. Некоторые из них я знаю практически постранично. Вот две его работы – среди них и та, на которую докладчик ложно указал как на работу, где, якобы, обоснована возможность свободы в России. Одна из них называется «Россия и свобода», другая – «Империя и свобода». И в обеих Федотов пишет нечто прямо противоположное тому, что говорил Алексей Алексеевич. Он пишет о России как о социокультурном антиподе свободы и Русской империи как о государстве и жизнеустройстве, тоже представляющих собой такой антипод.
На мой взгляд, Федотов очень убедительно показывает: если в отношении России и ее истории и можно говорить о чем-то в связи со свободой, то исключительно об истории нарастания несвободы. Собственно говоря, обе названные мной работы – именно про нашу несвободу. Чтобы не увидеть главное, чем пронизано все содержание этих, как и многих других федотовских текстов, надо обладать каким-то особым, может быть, суперлиберальным или даже каким-то сверхъестественным умением.
Федотов также указывает – и не просто, не мимоходом указывает, а во многих работах конкретно перечисляет, по отношению уже к Западной Европе – необходимые условия свободы. Причем начинает он такой перечень условий свободы в Европе именно со времен синтеза античности и христианства, который трактует как уникальный для генезиса свободы случай в мировой истории. Потом Федотов развивает эту одну из своих магистральных идей на фактах и явлениях из истории Средневековья и раскрывает сущность западноевропейского Средневековья с точки зрения многовековой истории становления свободы именно в ту эпоху, т.е. еще до Нового времени. Он показывает, как в сложнейших противоречиях и противоборствах выстраивались взаимоотношения и достигались согласия между городами, баронами, церковью и королевской властью и как в сложной драматургии борений и соглашений стали возможны символы западноевропейской свободы –MagnaCharta и Habeas Corpus. Повторю еще раз: Федотов так внимательно всматривается в западноевропейскую историю, чтобы лучше понять и осознать глубинные основания отсутствия в истории России условий для становления свободы.
Сказанное – просто констатация некорректности доклада Кара-Мурзы.
Но у Федотова есть и мысли, весьма интересные в связи с либерализмом в истории России. Раскрыть их и достойно представить именно здесь, в «Либеральной миссии», было бы особенно полезно и актуально. Он пишет про русскую интеллигенцию, что «это есть группа, движение, традиция, объединенная идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей». Такую характеристику интеллигенции он персонифицирует, показывая, в чем отличие последней от таких интеллектуалов, как, например, Толстой, Достоевский, Чехов, и распространяя данную характеристику на декабристов, народовольцев и Ленина. Здесь же Федотов объясняет, что значит «идейность задач»: нечто почти неземное, некий возвышенный идеал, спускаемый откуда-то издалека, с неба, от Зевса для воинственного внедрения его на грешной земле, не имеющей к этому идеалу, к этим задачам никакого отношения. Отсюда и беспочвенность этих идей и этих задач.
Вадим Межуев:
Федотов задал простой вопрос: если в России невозможна свобода, то как была возможна русская культура?
Юрий Афанасьев:
Отвечая на вопрос о соотношении свободы и русской культуры, повторю еще раз: работы Федотова как раз и именно о том, о чем я сказал. Если их нормально прочитать и адекватно воспроизвести смыслы, очевидно следующее. Либерализма как устойчивой традиции в русской культуре нет. Нет его и как сущностной социокультурной характеристики русской цивилизации. Это прочитывается по всей глубине русско-славянской и угро-финской культуры, какой она была задолго до начала собственно российской государственности, т.е. еще до ХV века.
О чем свидетельствует федотовский анализ особенностей и наиболее характерных черт русской культуры и православной религии? Вот, скажем, Федотов рассматривает значение Печерского патерика в становлении этой культуры. Он описывает ценности и привычки его обитателей: в частности, как там относились к латинству, а через него и к европеизму вообще. Из его описания вы можете составить представление о том, знали там или не знали и как знали греческих авторов, через кого и насколько глубоко постигали основные постулаты христианства. Враждебность к латинству, поверхностность, внешняя обрядовость вместо постижения сущего, крещенность, но непросвещенность – вот что вошло в русскую культуру со времен Печерского патерика и отчетливо просматривается в ней по сей день.
Таков федотовский подход и его постижение смыслов русской истории. До самой своей смерти он с горечью, состраданием и любовью пытался проникнуть в ее глубины, чтобы добиться просветления русского сознания за счет расширения в нем сферы ratio. Но, увы. На семинаре, хотя вроде бы и в его честь в годовщину его рождения, даже этой истины за ним в «Либеральной миссии» признать не хотят. Или не могут.
Игорь Клямкин:
«Либеральная миссия» - это дискуссионная площадка. И наши докладчики представляют не «партийную», а свою собственную позицию, предлагая присутствующим высказать свое к ней отношение. В этом смысле они олицетворяют «Либеральную миссию» не в большей степени, чем Юрий Афанасьев, раз уж он счел допустимым для себя сюда прийти и что-то сказать. Если же говорить по существу его сегодняшних высказываний, то я согласен с тем, что докладчики действительно упустили важный момент, связанный с идейностью и почвенностью, который у Федотова один из центральных. Может быть, в своих заключительных выступлениях они этого коснутся. Но я хочу спросить Юрия Николаевича вот о чем. Вы действительно считаете, что Федотов сознательно пытался доказать в своих трудах, что свобода в России принципиально невозможна? Или он пытался найти такие возможности, но у него не очень получалось?
Юрий Афанасьев:
С моей точки зрения, он последовательно воссоздавал историю нарастания в России несвободы и показывал причины, почему нарастает именно несвобода. Вот в чем суть Федотова, с моей точки зрения.
Игорь Клямкин:
Повторю свой вопрос: можно ли утверждать, что Федотов сознательно доказывал не только то, что в России несвобода, но и невозможность свободы в ней?
Юрий Афанасьев:
Я говорю, что у Федотова нет обоснования возможности свободы…
Игорь Клямкин:
Нет обоснования, потому что оно ему не удалось, или потому, что он ставил перед собой цель обосновать именно невозможность свободы?
Юрий Афанасьев:
Именно так. Не просто невозможность, но и нарастание несвободы он показал. А почему так у него получилось, это у Федотова надо спрашивать, а не у меня.
Игорь Клямкин:
Да, и еще о том стоило бы спросить, почему он, обосновав невозможность в России свободы, призывал за нее бороться. Ведь если она невозможна, то ничего не остается, кроме как прислоняться к диктатуре. Это вывод, естественно вытекающий из такой точки зрения, которой, как понимаю, вы придерживаетесь.
Юрий Афанасьев:
Не обязательно прислоняться. Зачем? Можно оставаться самим собой. Это уже непросто, но все-таки можно.
Игорь Клямкин:
Я думаю, что публичное отстаивание идеи, согласно которой свобода в России невозможна в принципе, - это и есть интеллектуальное прислонение к диктатуре. В своем заключительном слове я к этому еще вернусь.
Юрий Афанасьев:
Игорь Моисеевич, мне кажется, что об этом бы и поговорить, поспорить…
Игорь Клямкин:
Так мы же и говорим. Не в первый и, надеюсь, не в последний раз. Предоставляю слово Аркадию Липкину.
Аркадий Липкин (профессор Российского государственного гуманитарного университета):
«Пока авторитарная система может рассчитывать на массовую поддержку, маловероятно, чтобы идейные последователи Федотова пришли в России к власти и там удержались»
У меня несколько соображений по теме нашего собрания. Первое – об источнике свободы – где искать его в истории человечества? Конечно, свобода появляется в античности. Причем там возникают две ее формы. Одна форма (в Древней Греции) – это свобода делать, что хочу. И там тиран был для многих понятным идеалом, потому что он мог это реализовать. А другая свобода (в Риме) – свобода от тирана, свобода подчиняться закону, а не тирану. Можно сказать, что в России доминирующим был греческий тип свободы, а на Западе – римский.
Была ли вообще свобода в нашей истории? В каком-то смысле, безусловно, была. В России всегда существовали две социальные подсистемы. В одной подсистеме были свободные люди, которые ощущали себя свободными. С конца XVIIIвека российская высокая культура – это культура европейская, которая свободой была вся пропитана. С другой стороны, была все время «народная масса», служившая основой авторитарной системы, почему последняя все время и воспроизводилась. Отсюда и русское «бегство от свободы».
Возможны ли либеральные ценности в традиции русской национальной культуры? Тут опять же все связано с двумя этими подсистемами. В русской европейской высокой культуре либеральные ценности были и есть, а в культуре «народной массы» их не было, а потому не было, соответственно, и во всей институциональной системе. Последняя и сегодня держится на патерналистских настроениях, которые широко представлены в массах. А есть ли перспективы изменения этого состояния или их нет, зависит от того, что происходит в поколении, которое на несколько поколений младше, чем мы, и что там будет происходить дальше. Главным считаю изменение отношения к праву и его внедрению в практику.
Теперь по поводу того, что здесь было сказано о Федотове. Может ли культура после 1937 года снова вернуться к границе XIX-XX веков и что-то изменить? На этот вопрос вроде бы может быть ответ положительный, потому что советская культура 60-70-х годов – это в значительной степени возрождение той самой культуры рубежа XIX-XXстолетий. И опять же в этой культуре, которая явно не принадлежала большинству, свобода культивировалась. Но пока авторитарная система, в силу патерналистский настроений, может рассчитывать на массовую поддержку, маловероятно, чтобы идейные последователи Федотова, т.е. русские европейцы, пришли в России к власти и там удержались.
Игорь Клямкин:
Спасибо, Аркадий Исаакович. Федотов вам, вижу, малоинтересен.
Вадим Межуев:
А можно мне реплику? Федотов, как я понимаю, считал свободу в России ценностью для узкого слоя высококультурных людей, для интеллигенции, вышедшей преимущественно из дворянского сословия, но отнюдь не для всей народной - крестьянской или торгово-промышленной - массы. Свобода погибла в России после того, как этот слой был практически уничтожен в ходе революции. И возродится она лишь с появлением нового культурного слоя, если это когда-нибудь произойдет. Никакая буржуазия, никакая экономика сами по себе не могут привести к состоянию свободы без серьезных подвижек в области культуры. В этом, на мой взгляд, и состоит новизна федотовской мысли – индивидуальная свобода возможна в обществе лишь при наличии в нем достаточно мощного культурного слоя, способного повести за собой основную массу народа. Для появления такого слоя, как считает Федотов, России не хватило примерно пятидесяти лет.
Я бы выразил его мысль следующим образом: главным противоречием в обществе является противоречие не между бедными и богатыми, а между духовно и культурно образованными и необразованными людьми. В России, в отличие от Европы, необразованные победили образованных. В итоге установилась диктатура малокультурных людей, пусть в последующем и с дипломами в карманах. Разве не это мы наблюдали на протяжении всего ХХ века? И пока они у власти, о свободе можно только мечтать. Никакие технические модернизации и инновации, никакие экономические реформы сами по себе, без культурного класса в качестве ведущей силы общества не сделают свободу повседневной реальностью.
Игорь Клямкин:
Спасибо, Вадим Михайлович. Больше желающих выступать нет. Предоставляю докладчикам возможность коротко отреагировать на услышанное.
