Газета "Петрозаводский университет"

А. АНТОЩЕНКО

«Когда любишь, тогда понимаешь все»

Недавно вышедший в Москве двеннадцатый том "Собрания сочинений" известного историка, публициста, философа и религиозного мыслителя Георгия Петровича Федотова (1886-1951) включает его письма и сопутствующие материалы. Пловину их состовляют письма Г.П. Федотова к Т.Ю. Дмитриевой, найденные, подготовленные к публикации и прокомментированные д.и.н., профессором кафедры отечественной истории нашего университета Александром Васильевичем Антощенко.

Знакомство Георгия Федотова и Татьяны Дмитриевой, дочери члена Саратовской судебной палаты Юлиана Дмитриевича Дмитриева и выпускницы Александровского института благородных девиц в Тамбове Натальи Ивановны (в девичестве – Фаресовой) произошло в начале 1905 г., вскоре после того, как семья Федотовых после окончания Георгием Воронежской гимназии переехала в Саратов. Инициаторами знакомства были мать Г. П. Федотова Елизавета Андреевна (в девичестве Иванова) и ее сестра – тетя Оля. Мать считала, что замкнутому, склонному к уединению юноше необходимо расширить круг общения. По характеристике тети Оли, хорошо знавшей умонастроения своего племянника и семью Дмитриевых, мать Татьяны – «из красных; у них он встретит себе товарищей».

Тетя не ошиблась в своих предположениях. Уже после первого посещения дома Дмитриевых ее племянник ушел с номером большевистской газеты «Вперед». Но вместе с тем юный Жорж уносил и зарождающееся чувство  влюбленности в Татьяну. В таком амбивалентном ее влиянии на юношу развивались их дальнейшие отношения. С одной стороны, именно Татьяна Дмитриева вовлекла его в пропагандистскую деятельность среди рабочих, содействовала его знакомству с саратовскими социал-демократами. С другой – любовь к ней открыла Жоржу красоту мира, что позволило преодолеть сформированную эстетическим нигилизмом радикальных демократов «душевную ненависть», подпитывавшую его первоначальные революционные устремления. Он с благодарностью воспринял ее влияние, не замечая до поры до времени, что оно не только обогащает его духовно, но и разрушает целостность его мировосприятия, вызывает трещины в его душе. Впрочем, последнее не пугало, тогда он еще не ведал страха, а воспринимал жизнь как праздник, где есть место и революции и любви.

Активное участие в пропагандистской и организаторской деятельности саратовских социал-демократов сделало Г. П. Федотова заметной фигурой и обеспечило ему успех на выборах членов городского комитета социал-демократической партии, состоявшихся 11 июня 1906 г. Однако последовавший вскоре после этого его повторный арест ознаменовал завершение духовного кризиса, ставшего подлинной причиной его отказа от продолжения революционной деятельности, но не повлекшего за собой отречения от социалистических идей.

Ответ на вопрос о причине решения оставить революционную борьбу, подать прошение о переводе на историко-филологический факультет Петербургского университета и согласиться с намерением его матери добиться замены административной ссылки в Архангельскую губернию высылкой в Германию можно найти у самого Г. П. Федотова. В одном из писем Татьяне из Саратовской тюрьмы он охарактеризовал его так: «Случилось то, что во мне закончился медленно назревавший перелом, один из тех, из к[отор]ых состоит и вся жизнь». Характеристика предпосылок этого перелома свидетельствует о том, что Жорж осознал исчерпанность возможностей своего духовного развития в революционной борьбе, ограниченность тех ценностей, которыми он руководствовался в своей пропагандистской деятельности. По сути, это был кризис идентичности, который позже Г. П. Федотов метафорически уподобил смерти. Его нужно было преодолеть, открыв пути для духовного возрождения. Но чтобы понять выбор средства для преодоления кризиса и восприятия его последствий, нужно обратиться к его истокам, что возвращает нас к зарождению любви Жоржа к Татьяне.

Импульс к возникновению чувства влюбленности, переросшей в любовь, дала революция, а точнее – вызываемая нарастающей революционной борьбой ненависть к врагам революции, как парадоксально определил сам Г. П. Федотов, подчеркивая озлобленность и жестокость, присущие ему до встречи с Татьяной. В основе жестокости и фанатизма (еще одно самоопределение) лежал эстетический нигилизм революционных демократов, с произведениями которых он познакомился еще в гимназические годы. Под их влиянием у него оформилось нигилистическое отношение к жизни, которая оборачивалась к нему своею безобразной стороной, а потому заслуживала активного отвержения. Ставшие прологом революции события 9 января 1905 г. «обрызгали его душу» кровью, преобразовав ненависть в озлобление. Но… «Слишком измучено было его сердце – им же самим, – признавался позже Жорж Татьяне. – Чем больше жестокости оседало внутри его, тем сильнее была потребность в любви. – Реакция. – Нужно было так мало, чтобы смягчить его: ведь он не был озлобленным мужчиной, а просто больным, изнервничавшимся мальчиком». Влюбленность, переросшая в любовь, определила средство, смягчавшее его душу. «… Любовь дала ему счастье. Прежде всего чувство прекрасного. То ощущение, что на миг приходит, когда в душу смотрит красота: когда замолкнет последний звук песни – или поэмы. Только он жил в этом чувстве постоянно, окутанный им, как светящимся облаком. Жизнь с ее добром и злом, вся показалась ему переливами этой единой красоты. Он наслаждался ею всегда. Она облагораживала его».

Татьяна открыла Жоржу свой духовный мир, сформировавшийся из ее восприятия незнакомых ему литературных героев (прежде всего из произведений норвежских писателей и русских символистов), мистицизма и фантазий. Красота этого мира не укладывалась в привычные представления Жоржа, он хотел бы оспорить некоторые ее проявления, но не мог этого сделать. Ему оставалось принять ее мир таким, каков он есть, включить его ценности и связанные с ними Татьянины истины в систему своего мировосприятия. «И так как ты стала дорогой мне, то я научился уважать и даже любить твои убеждения, – писал Жорж своей возлюбленной из Саратовской тюрьмы 7 сентября 1906 г. – Я научился быть терпимым к мыслям, которых прежде не простил бы никому, потому что они были моими врагами. <…> Но отчего же я не пытался разрушить то, что я считал предрассудками? Во-первых, ты защищала их, как мать свое дитя, и ни за что бы не сдалась. И потом они были все-таки прекрасны, твои "заблуждения”, и я не мог бы предложить тебе истин красивее их».

Однако любовь к Татьяне не была взаимной, что чувствовал и остро переживал Жорж. Но страдания в данном случае не озлобили его. «Да, Жорж никогда не знал любви, которая шутит и смеется, не понимал ее, – исповедовался он Татьяне. – Его – была всегда отравлена слезами. И она делала душу такой чистой, а страдание таким высоким…». Утрату надежды на взаимность Жорж назвал своим «пессимизмом». Но даже в таком «пессимистическом» варианте любовь вступала в противоречие с революцией, поскольку революционная борьба, в понятиях Жоржа, требовала: «Любовь должна быть раздавлена, принесена в жертву. Нужно проклясть грезы счастья и личную боль заглушить людскою великою мукою».

Столкновение социальной истины революции с личной истиной любви описывалось им в понятиях эстетики как борьба страстей. «Революция заполняла все то в его сердце, что не принадлежало Тане. И она была прекрасна, она также. Если бы она была некрасива, разве Жорж стал бы революционером. Но ее красота была особенная, пламенная, иссушающая. Таня казалась ему, как синее небо, полное покоя и кротости. А революция… Ему казалось, что это – женщина-вампир; ее черные волосы, воспаленный взгляд черных очей, немного безумных, и губы, красные и влажные. Она приходила по ночам сосать у него кровь из сердца. Он изнемогал в ее объятьях, но страстно искал их, ждал ее. Это не просто сравнение, это почти правда. У Тани была мощная соперница, с которой она впоследствии, может быть, сама того не зная, вступила в борьбу за обладание его душой. Мне стыдно признаться, – она победила в этой борьбе».

Победа означала не отказ от социалистических идеалов, а осознание узости обосновывающей их революционной идеологии и понимание недостаточности знаний, а выходом из тупика была признана учеба. Главный предмет обучения был выбран не без влияния рассказов Татьяны об историко-филологическом факультете Высших женских курсов в Петербурге.

Сделанный выбор, призванный расширить горизонты мировосприятия, означал, в конечном счете, понимание относительности ценностей революционной борьбы и отрицание безусловности связанных с ней моральных норм, выполнявших роль нравственного императива. Однако легче было признать «бессмысленным» (или «иррациональным») понятие «долга» или назвать «совесть» «уродцем» и «атавизмом», чем полностью отвергнуть их «реальность», а тем более избавиться от гнетущего чувства вынужденности оставить все, что было дорого для него («любовь и революцию»), и отправиться за границу, где его ждали «новая жизнь и наука», которая тогда еще не манила его «своим обаянием». Принудительный характер сделанного шага возродил на время даже давно забытый «роковой вопрос», обращенный прежде всего к себе: «Как далеко могущество внешнего над человеком, в частности надо мной?». Отчасти оптимистичный ответ на него («власть обстановки все-таки ограничена над человеком»), возникший под влиянием занятий в Берлинском университете, постепенно утратил свою убедительность из-за нарастающего ощущения угасания любви под влиянием разлуки и превращения занятий историей в рутину после вынужденного переезда в Йену. Определяя свой душевный настрой, ставший результатом двухлетнего пребывания за границей, Жорж характеризовал его в письме к Татьяне чертами, которые позже он определил понятием «атония». «Эта способность рассматривать вещи с разных сторон, быть объективным и "историческим” происходит от ослабления личности, – утверждал он в одном из писем. – Человек должен резко говорить свое да и нет, пока он живет. Объективным имеет право быть только понимание мира, а не его оценка. Пройдет ли моя нравственная вялость, не знаю».

Душевное состояние Г. П. Федотова не изменилось существенно после возвращение на родину и восстановления на историко-филологическом факультете столичного университета осенью 1908 г. Занятия историей, хотя и увлекали его, но не являлись определяющими в жизни Жоржа. Но так было до тех пор, пока он не увлекся биографией и мировоззрением Аврелия Августина, предложенными для изучения И. М. Гревсом. Это увлечение знаменовало собой завершение трансформации его мировосприятия. Обретение жизненного смысла в занятиях историей сопровождалось возрождением былой любви Жоржа к Татьяне, что позволяет еще раз обратиться к анализу их взаимоотношений с Г. П. Федотовым, чтобы лучше понять условия выработки им принципов познания прошлого.

Любовь Жоржа к Татьяне прошла достаточно типичные этапы: от первой романтической влюбленности с характерным для нее «тайным обожанием» предмета любви через стремление слиться, раствориться в возлюбленной к осознанию невозможности этого. Осмысление сложившегося положения, обостренное отсутствием взаимности в любви, толкало его к видению возлюбленной как «Другой», а это, в свою очередь, вело к более глубокому пониманию его собственного «Я» и изменению мировосприятия. В своих наблюдениях Жорж очень скоро пришел к удивившему его выводу о противоречивости характера Татьяны, но любовь вела его к приятию ее такой, какая она есть, во всей ее непоследовательности и со всеми ее недостатками. Вглядываясь в душу Татьяны, как в зеркало, Жорж незаметно для себя открыл противоборство «язычника и аскета» в своей собственной душе, да и сама их любовь как взаимоотношения представлялась ему стремлением к единству антиподов. Влияние любви к Татьяне заключалось в осознании антиномичности явлений жизни, а средством, ведущим к утверждению их единства и принятию мира таким, каков он есть, становилась в конечном итоге Божественная любовь. «Любовь это одно бесконечное ”Да” жизни, восторг ее, приятие ее без выбора, без разделения, – утверждал Г. П. Федотов в эссе, написанном, очевидно, специально для Татьяны. – Все люблю, все благословляю. Благословляю небо и землю, Бога и дьявола, бурю и ясность, брата-зверя и нежного ангела».

А. АНТОЩЕНКО,
доктор исторических наук

 

 

 

 

 

 

Источник:

http://www.petrsu.ru/Structure/NewsPaper/2009/0220/12.htm