Ведерников В. В. Георгий Федотов. Русские страницы

Владимир Ведерников

Георгий Федотов. Русские страницы

Георгий Федотов

Как часто приходится слышать слова «время было такое». Обычно они оправдывают человеческую слабость, конформизм,  моральный релятивизм, а иногда и вовсе непорядочность. Невольно задумываешься: неужели когда-то  сутки были длиннее, минуты короче, а лето сменялось весной? Мне резонно возразят: речь идет  не об астрономическом, но историческом  времени, которое действительно может идти быстрее или медленнее, а наполнение его  постоянно изменяется.  Но в таком случае речь уже идет не столько о физическом, «объективном» времени, сколько о времени «человеческом». А это означает, что человек не только зависит от «времени», созданном во многом предшествующей ему историей и культурой, но сам во многом влияет на его ход и в конечном счете определяет, какое наследие, какое «время» получит следующее поколение. Да, выбрать «время» нельзя, но изменить его можно.  В конечном счете именно в споре со «временем»  каждый делает выбор между преходящим и вечным, между   «прекраснодушием», перед которым  обращаются в ничто боль и страдания этого мира или внутренней тревогой, обусловленной чувством ответственности. Именно последний выбор и сделал Георгий Федотов. С огорчением приходиться констатировать, что имя этого  историка, публициста и социолога, которого зарубежные исследователи ставят в один ряд с такими выдающимися мыслителями нашего времени, как К.Поппер, Хосе Ортега И-Гасет  сравнительно мало известно на родине.  До сих пор  не завершено издание его сочинений, не говоря уже о значительном эпистолярном наследии мыслителя. 

Его судьба  неотрывна от бурных и трагических событий первой половины XX века. Он родился в семье  правителя канцелярии Саратовского губернатора Петра Ивановича Федотова, чей отец был мелким чиновником. Жена Петра Ивановича, преподаватель музыки Елизавета Андреевна (рожд. Иванова),была дочерью  полицмейстера уездного города Вольска Андрея Моисеевича Иванова., выходца из крестьянской среды. Он после крестьянской  реформы, по-видимому,  смог получить образование и некоторое время исполнял обязанности мирового судьи.  Вскоре молодые переехали в Воронеж, на родину Петра Ивановича.

            Таким образом, судьба родителей философа представляется типичной для поколения разночинцев, вступивших  на порог сознательной жизни в эпоху великих реформ. Это поколение, к которому принадлежали В.О. Ключевский, В.В. Розанов, А.П.Чехов и многие другие деятели русской культуры и общественности.  Они учились на медные гроши своих родителей,  трудились денно и ночно, ибо единственной опорой, позволявшей занять место под солнцем,  были не родовитые связи и поддержка влиятельных покровителей, а ум, упорство и трудолюбие.  Только в самом конце жизни  П.И.Федотов получил потомственное дворянство. Оставляло желать  лучшего и материальное положение семьи.  Несмотря на то, что по своему статусу (статский советник,  советник губернского правления) он был  третьим лицом в чиновничьей губернской иерархии,  разросшаяся семья (у Г.П. Федотова было еще двое младших братьев) с трудом сводила концы с концами. Показательно, что награжденный за службу перстнем сапфиром, П.И.Федотов предпочел взять награду деньгами.

К воронежскому периоду   относятся  первые религиозные переживания будущего философа.  Позднее, уже в эмиграции, философ вспоминал: «У народа тот же Христос, которого я знал в детстве. Я не выдумал его. Он дан мне всей православной средой, в которой я жил (не матерью): иконой, лубочными картинками Страшного суда, литургикой, сыростью и холодом воронежских церквей (страшный Онуфрий)».  Конечно, Федотов вспоминает  воронежскую Тихвино-Онуфриевскую  церковь, ближайшею к дому губернатора, где на службе  бывала вся  семья. Обратим внимание на то, что юный Федотов воспринимает

Воронеж. Тихвино-Онуфриевская церковь

прежде всего «темный лик» христианства. Оно холодное страшное, неуютное, недомашнее. Для гимназистов посещение богослужения было докучливой обязанностью, к тому же не отличавшийся завидным здоровьем Федотов с трудом переносил длительные службы, нередко теряя сознание.  Холод и отчуждение от религии были усилены  семейной трагедией. 3 апреля 1898 г., в страстную пятницу, Петр Иванович Федотов внезапно скончался.  Георгий страстно молился, надеясь на чудо. Но наступила Пасха, а чуда не произошло…. Это вызвало мировоззренческий кризис, который на долгие годы сменился полным равнодушием к религиозным вопросам.

После внезапной кончины отца материальное положение семьи, и до того не блестящее, резко ухудшилось .  Пришлось оставить казенную квартиру, а небольшая пенсия позволяла с трудом покрыть только расходы на самое необходимое.  Вдова вынуждена была сдавать наемное жилье. Некоторое время Федотов провел в интернате при гимназии, куда он был принят на казенный счет. Грубые нравы воспитанников, мелочной надзор – все это угнетающее действовало на ранимую отроческую душу. Отдыхал Федотов только летом, когда  семья уезжала к деду на Волгу, в Саратов. Здесь, на волжских просторах, зародилось ощущение уникальности, неповторимости России. Всякий, видевший волжские просторы, еще не обезображенные рукотворными морями (ныне они сохранились только в низовьях великой реки, от Волгограда до Астрахани), не может не ощутить красоту родной природы, ее безграничность и аморфность, тесную связь среднерусской равнины и степей Нижней Волги, объединенных неспешным течением вод русского Нила.  Позже Федотов заметит:  «У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия».

Несмотря на бедность, граничившую с нуждой,  в семье царила  мирная доброжелательная атмосфера. Как свидетельствует одноклассник философа  Н.Н.Блюммер,  он ни разу не слышал в его доме «ни резких замечаний, ни каких-нибудь выражений неудовольствия». В Воронежской гимназии, куда Федотов поступил в 1896 году, он неизменно шел первым.  Как это часто бывает, именно к нему обращались за помощью неуспевающие или же попросту нерадивые гимназисты, в чем он никому не отказывал. С преподавателями Федотов всегда держался ровно и корректно, и только самые близкие друзья знали,  что внешнее спокойствие скрывает напряженную внутреннюю работу.

На рубеже веков, с подъемом в стране общественного движения, новые боги сменили старых. Федотов, как многие его современники, переживает острое увлечение марксизмом.  Его близкий друг Н.Н. Блюммер вспоминал: «В это время — перед русско-японской войной — мы увлекались Горьким, Андреевым, Скитальцем, Чеховым и другими властителями дум, и помимо легально изданных произведений в большом почете были нелегальные брошюры, которыми зачитывались в ученических кружках, собиравшихся по преимуществу в менее подозрительных, с точки зрения гимназического начальства, квартирах. Обыкновенно подбиралась тесная компания из одноклассников. Кроме литературных бесед прочитывались нелегальные произведения, содержание которых было непонятно слушателям. Никто из начальства не знал, что мы собираемся на такого рода беседы, и у нас не было и мысли, что кто-нибудь из товарищей выдаст, даже невольно, наш секрет. Все было законспирировано. Конечно, у классных наставников и надзирателей составлялась на нас своего рода характеристика, но никто из них не мог и подозревать, что Жорж — этот худенький и скромный мальчик, первый в классе — мог принимать горячее участие во всех конспиративных собеседованиях и быть вдохновителем ученического журнала и автором многих статей и стихотворений».  Безыскусные воспоминания провинциального гимназиста свидетельствуют, что  в провинциальном Воронеже шли те же процессы, что и в столичном Петербурге.  Искание новых художественных форм и форм общественных шло рука об руку. В ранцах  гимназистов брошюрка с Эрфуртской программой соседствует со стихами Блока  и томом сборников «Знание», где опубликованы новые произведения Горького и Андреева. Ожидание революции – это надежды на радикальное обновление всей жизни. Страна дышала озоном свободы.

Общественная активность Федотова находила в это время свое выражение только в разговорах с близкими приятелями, но внешне никак не выражалась: в списках неблагонадежных лиц, занесенных в жандармскую картотеку, есть имя Блюммера, но отсутствует Федотов. 

В 1904 году Федотов закончил учение  с золотой медалью. Вместе с ним аттестат зрелости получили и его одноклассники Леонид Вивьен, в будущем – ленинградский режиссер и актер и  Владимир Поспеловский,  в будущем – врач, отец известного историка Русской православной церкви.

Выбор молодого человека был однозначным: Санкт-Петербургский технологический институт. Здесь готовятся инженерные кадры для российской промышленности, а, следовательно, открывается широкая возможность для социал-демократической пропаганды в рабочей среде.  Но учение продолжалось недолго.  В 1905 г. с началом революции занятия прекратились, и Федотов вернулся в Саратов, куда переехала его мать. Революция требует не размышления, но действий. Младший современник Федотова  Осип Мандельштам проницательно заметил: « Мальчики  девятьсот пятого года  шли в революцию с тем же  чувством, с каким Николенька Ростов шел в гусары: то был вопрос влюбленности и чести». Федотов, разумеется, не был исключением.  Он активно участвует в деятельности местного комитета РСДРП, за что и был  впервые арестован. В эти годы арест был не столько карой, сколько знаком приобщения  к ордену радикальной интеллигенции.  

В июле 1906 г. после роспуска Первой Государственной думы Федотову как активному члену местной социал-демократической организации   грозила ссылка, но его дед, пользуясь своими служебными связями, добился замены ссылки высылкой за границу на два года. Здесь Федотов продолжает образование, слушая лекции в университетах Берлина и Иены.   Воздух Европы, ее культурные и исторические традиции несколько охладили революционный задор молодого социал-демократа, что было достаточно типично для поколения русской молодежи, пережившей опыт Первой революции. Можно вспомнить судьбу И.Г.Эренбурга, который, попав в Париж и окунувшись в атмосферу  художественной богемы, порвал со своими марксистскими увлечениями. Здесь, за рубежом, Федотов не только впервые познакомился с европейской культурой, но и ощутил горячую любовь к России. В одной из своих статей он писал: «На чужбине мы начинаем любить и раздражавшее прежде, казавшееся безвольным и бессмысленным начало народной стихии. Среди формальной строгости европейского быта не хватало нам привычной простоты и доброты, удивительной мягкости и легкости человеческих отношений, которые возможны только в России. Здесь чужие в минутной встрече могут почувствовать себя близкими, здесь нет чужих, где каждый друг другу "дядя", "брат" или "отец". Родовые начала славянского быта глубоко срослись с христианской культурой сердца в земле, которую "всю исходил Христос", и в этой светлой человечности отношений, которую мы можем противопоставить рыцарской "куртуазности" Запада, наши величайшие люди сродни последнему мужику "темной" деревни». Вне всякого сомнения, эти слова отражают личный опыт

Не революция, но культурное строительство увлекает будущего ученого, и, вернувшись в Петербург в 1908 году, он поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Это было время расцвета петербургской научной школы. После революции университеты расширили свои автономные права,  доступ к кафедре получили опальные преподаватели, прежде считавшиеся неблагонадежными, блестящее университетское десятилетие 1906-1917 годов создало тот богатый умственный капитал, процентами с которого университет, вопреки войнам и социальным катаклизмам, жил по меньшей мере еще полвека.

Сучья в иссиня–белом снеге;
    Коридор Петровских Коллегий
        Бесконечен, гулок и прям
(Что угодно может случиться,
    Но он будет упрямо сниться
Тем, кто нынче проходит там.)

(Анна Ахматова)

 Известный историк Н.П.Анциферов на склоне лет вспоминал; «В эти годы Петербургский университет переживал новый подъем. Его кафедры были заняты выдающимися учеными, которыми гордится русская наука. Кому идти? Кого слушать?  Мне хотелось посещать и историков, и филологов, и литературоведов своего факультета. И этого казалось мало! Тянуло и на другие факультеты: к юристам и к естественникам». Действительно, трудно было сделать выбор между лекциями социолога М.М.Ковалевского, правоведа Л.И.Петражицкого, экономиста М.И.Туган-Барановского, философа Н.О.Лосского.  А ведь были еще Д.Н.Овсянико-Куликовский, М.И.Ростовцев, С.Ф.Платонов, Ф.Ф.Зелинский и многие другие. Такого блестящего созвездия в истории университета не было, пожалуй, ни до, ни после.

 Г.П.Федотов, не колеблясь, сделал выбор в пользу семинара И.М.Гревса, о котором он узнал во время обучения за границей от участницы его семинаров Татьяны Дмитриевой.  Гревс, занимавшийся Средневековьем и ранним Новым временем, был не только выдающимся ученым, но и талантливым педагогом.  В молодости Гревс вместе с В.И.Вернадским, братьями Ольденбург,

Иван Михайлович Гревс

А.А.Корниловым составил так называемое Приютинское братство. Объединенные общими этическими принципами, члены Братства ставили своей целью перестройку мира на началах доверия, любви и труда.  Огромную роль в этом должна была сыграть наука, тесно  связанная с текущими  общественными и народными нуждами.  Конечная цель – «братство человечества». Эти идеи оказали несомненное влияние на историческую концепцию Гревса. Он постоянно подчеркивал преемственность между эпохами поздней античности, Средневековья и раннего Нового времени. Марксизму с его грубым социологизмом, интересом к обезличенной социальной истории Гревс противопоставлял интерес к отдельному человеку, при этом особое внимание он уделял личностям, которые, выражая гуманистические тенденции, противостояли «Железному веку». По его мнению, в центре внимания историков должна быть "целенаправленная, осознанная человеческая деятельность». Особая атмосфера единства, живого общения была характерной особенностью кружка Гревса. Он внимательно следил за успехами своих учеников, встречался со своими семинаристами не только в университетских стенах, но и дома. Поэтому воспитанники Гревса называли его между собою padre. Наверное, эта домашняя атмосфера,  участливое  внимание со стороны учителя было очень дорого Федотову, рано лишившемуся отца.

Федотов погружается в работу по истории европейского Средневековья. Но революционное прошлое дает о себе знать. По просьбе товарищей он везет в Саратов нелегальные социал-демократические издания  и легкомысленно оставляет их дома. Нагрянувшая с обыском полиция без труда обнаружила вещественные доказательства преступной деятельности петербургского студента.  Федотов успел скрыться, а затем некоторое время жил в Петербурге по чужому паспорту, продолжая, однако, посещать университет под своей фамилией.  Полиция,  не считая Федотова опасным противником режима,  не предпринимала энергичных шагов по его розыску. Эпизод этот показателен и для характеристики  общественного темперамента самого Федотова,  Человек книжной культуры, он проявляет необыкновенную слабость и нерешительность в области практической жизни. Напуганный перспективами ареста, он покидает Саратов в тот момент, когда его братья были задержаны полицией по подозрению в хранении нелегальной литературы, привезенной Федотовым.  Впрочем, вскоре молодые люди были без каких-либо последствий отпущены на свободу.

Двойная жизнь стала столь невыносимой, что Федотов решился добровольно явиться с повинной. Наказанный годичной  высылкой  из Петербурга в Ригу (место проживание он определил себе сам), Федотов готовит текст магистерской диссертации, успешно защищенной им в 1911 году.  Рецензируя работу своего ученика, Гревс проницательно отметил преобладание «поэтической интуиции»  над скрупулезной критикой.

            Великая европейская война напрямую не задела Федотова. В армию он не был призван то ли по причине слабого здоровья, то ли из-за своей политической неблагонадежности.

Февральскую  революцию  Федотов, по свидетельству жены, встречает «без восторженных иллюзий, скорее, со страхом, так как за Февралем он предвидел лик Октября». С 1916 г.Федотов служит в  Публичной библиотеки, готовя материал для будущей диссертации.   Здесь он сближается с Антоном Владимировичем Карташевым, который заведовал в библиотеке отделом Богословия. Либеральный ученый, талантливый историк церкви, Карташев некоторое время после Февральской революции возглавлял Синод, а затем стал первым в истории России министром по делам вероисповеданий.  По его инициативе был созван собор Русской Православной церкви, который восстановил патриаршество.

 Октябрьская катастрофа поставила под сомнение не только само существование  России, но и  дала неожиданный

Антон Владимирович  Карташев

ответ на извечный вопрос о характере русского народа. Личина спала, обнажив страшную гримасу. «Народ-богоносец» отвернулся от Бога, мужики Мареи грабили и поджигали помещичьи усадьбы, а одетые в солдатские шинели Платоны Каратаевы устраивали в Невской столице винные погромы. Несостоятельной оказалась и вера в демократию.   Осуществленные на практике идеалы свободы и равенства привели, казалось, только к разнуздыванию диких антикультурных сил. «Ананасы в ханже» - так метко охарактеризовал современник противоречие между идеалами и их воплощением в жизнь. Перед лицом большевизма  оказались несостоятельными и левые и правые, и либералы и консерваторы, и религиозные мыслители, и позитивисты. Октябрь открыл эпоху преследования любой религиозности. Но странным образом преследование церкви только обострили духовную жажду. Люди, игнорировавшие церковь, когда она была «ведомством православного вероисповедания», вдруг потянулись в храмы  гонимой и преследуемой Церкви. 1917-1920-е годы – это не только время религиозных гонений, но и время церковного возрождения. Подобно тому, как искусствоведы и археологи очистив темные лики икон, оценили красоту древнерусского искусства, русские люди революционной эпохи были озарены фаворским светом, исходившим от обезображенных и поруганных святынь. Федотов так вспоминал об этом: «Воочию видишь: наконец-то поколения "святых неверующих в Бога” нашли своего Бога и вместе с Ним нашли себя. Вековой маскарад кончился. Интеллигенция влилась в основное русло великой русской культуры, уже начавшей свое оцерковление с конца XIX в.».

  Атомизация общества  делала востребованными идеи Братства. В конце 1917 г. на квартире у В.И.Вернадского, члена Братства, близкого друга Гревса, было решено периодически встречаться для обсуждения текущей политической ситуации. Одновременно сотрудник Публичной библиотеки  Александр .Александрович .Мейер создает небольшой кружок, куда входит Федотов, и который периодически посещает Гревс.

.           В молодости марксист, неоднократно подвергавшийся преследованиям правительства, Мейер впоследствии примкнул к религиозно-философскому обществу Петербурга.  Это был очень эрудированный человек, который оказывал несомненное влияние на окружавших его. Академик Лихачев  вспоминал: «Это был необыкновенный человек. Он не уставал мыслить в любых условиях, старался все осмыслить философски… Для меня разговоры с А. А. Мейером и со всей окружавшей его соловецкий интеллигенцией были вторым (но первым по значению) университетом».

Кружок интересовался современными политическими вопросами, но пытался их обсуждать с христианской точки зрения. Он носил  первоначально внеконфессиональный характер. В его составе были и католики, и протестанты, и евреи, проявлявшие интерес к христианству, и православные, уже давно прекратившие общение с Церковью. Столь же разнообразными были и политические убеждения членов кружка: был и монархист, рабочий по своему социальному положению, и лица демократических убеждений, и даже несколько коммунистов. Федотов с присущей ему образностью так охарактеризовал цель кружка. «Нас мало, и глухая ночь кругом, но мы вышли искать новый путь. Наша слабость нас не пугает. Мы верим, что кругом нас, в темноте, не видя друг друга, тысячи одиноких искателей блуждают в поисках той же цели. Когда мы найдем друг друга, то найдется заветный путь. И занявшийся день застанет нас в бодром паломничестве».

Федотов  видел выход из кризиса в соединении социальной и религиозной истин. По его словам, «социализм, который вел к царству Божию на земле, а привел в бездну, должен найти в себе силу для возрождения».  Это парадоксальное сочетание религиозности и социальности на долгие годы станет отличительной чертой публицистики Георгия Федотова. Через год, в праздник Введения Богородицы во храм кружок принял определенные черты религиозного Братства. Встреча непременно начиналась с молитвы «Отче наш», которую поочередно читали на церковнославянском, латыни и немецком языках. Эта общая молитва символизировала будущее объединение церквей перед лицом наступления Антихриста. Здесь ощущается несомненное влияние «Трех разговоров» В.С.Соловьева.  Затем в городе, уже охваченном ужасом красного революционного террора, братья произносили  молитву собственного сочинения, в которой были такие слова

 

Просим тебя, Христос, Учитель,

Сделать сердца наши чистыми

От всякого страха человеческого,

Ибо в страхе неправда(…)

Дай нам крепость сердца, силу жизни

И вольное дерзновение, даже до смерти

 

            Почти всю Гражданскую войну Федотов провел в революционном Петрограде. Историческая память наших современников  сохранила свидетельства о трагедии Ленинграда в 1941-1944 годы, но мало кто знает о не менее трагичных страницах  Петроградской истории времен революции и Гражданской войны. А ведь именно тогда впервые прозвучало страшное слово «блокада»!  Но  если со стороны моря блокировали торговлю корабли Антанты, то на суше аналогичные функции исполняли заградотряды Красной армии, боровшиеся с  так называемым «мешочничеством». В результате население бывшей столицы за годы Гражданской войны сократилось более чем в три раза  Ужас заключался в том, что лишения в соответствии с «классовым принципом»  коснулись в первую очередь петербургской интеллигенции. Прожившая в революционном Петрограде до осени 1920 г. баронесса Врангель так описывала жизнь города: «Профессора и студенчество живут, как и другие лица интеллигентных профессий, в таком же подозрении, как и бывшая аристократия, вечно в ожидании ареста  и обыска. Они, как и остальные, стоят в «хвостах» у лавок за селедками и ужасным хлебом, несут трудовые повинности. Ради заработка служат одновременно в нескольких учреждениях, и, конечно же, наука отходит на второй план. Ни учебников, ни учебных пособий нет, научные журналы не издаются, заграничные не получаются, школы значатся более на бумаге; в действительности же сокращены до минимума, так как нет помещений, топлива, учителей, пособий и т.д.».

            В 1920 г, Федотов, уже обремененный семьей, и к тому же перенесший сыпной тиф, решился на переезд в более сытый Саратов. В этом поволжском городе в 1909 году был основан университет, в котором  в июле 1917 г. был организован историко-филологический факультет. Здесь, на факультете,  работали крупные ученые, преимущественно представители Петербургской школы.  В их числе можно назвать Павла Григорьевича Любомирова, который был учеником С.Ф.Платонова и читал курсы по русской истории.  проф. В. М. Жирмунского, специалиста в области  романо-германской  филологии, проф. Н. К. Пиксанова, занимавшегося изучением новейшей русской  литературы. Кафедру философии возглавил  профессор  С. Л. Франк, специализировавшийся на изучении религиозной философии. Организатором и первым заведующим кафедрой всеобщей истории был воспитанник Петербургской школы, специалист по проблемам изучения французского либерализма первой половины XIX в., профессор Вадим Аполлонович Бутенко (1877—1931). На этой кафедре и начал свою преподавательскую деятельность Федотов.  Здесь он читал курс по истории Средневековья. Лекции его, далекие от злободневных проблем, мало интересовали студенческую аудиторию.

Вскоре в Саратове, как и в других вузах России, началось усиленное насаждение марксизма. Характеризуя об

Саратовский университет

становку на факультете, Пиксанов писал С.Ф. Платонову в конце 1920 года :  «Хочется бежать куда угодно, в Томск, в Пермь, в Кострому. Как о чем-то виденном во сне вспоминаю о прежней работе в Петрограде, хотя там был не больше как "преподавателем” или приват-доцентом. Постоянно ищу мыслью, куда бы деться, и, право, петроградское и московское недоедание ничто перед тяготами факультетских интриг в Саратове».  

Внешнее выражение эти «интриги» получили в одном эпизоде, который стал поводом для окончания преподавательской деятельности Федотова.  В начале 1920-х годов факультет взял  шефство над одной из саратовских фабрик. Преподаватели должны были читать популярные лекции  на предприятии, получая, в свою очередь материальную помощь.. В этом, разумеется, не было ничего, что противоречило бы убеждениям Федотова. Беда, однако, заключалась в том, что преподаватели должны были отправляться на подшефную территорию, соблюдая своеобразный революционный ритуал: выступать строем, под красным знаменем и с пением Интернационала. Саму эту процедуру Федотов счел несовместимой со своими религиозными убеждениями и в 1923 г., досрочно прекратив свою преподавательскую деятельность, вернулся в Петроград.  Разумеется, доступ к преподаванию для него был закрыт. Нишу для относительно свободной, негосударственной деятельности он находит в сотрудничестве с кооперативными издательствами, существование которых было разрешено после введения новой экономической политики. Однако цензура не оставляет Федотова в покое. Единственной выпущенной книгой Федотова  стала популярная брошюра о философе Средневековья Абеляре. Его работа о Данте натолкнулась уже на цензурные преграды.  Поле для свободной деятельности постоянно сужается. Необходимо было сделать нелегкий выбор: оставаясь в Советской России, следовать своим путем, избегая компромиссов. Этот путь делал неизбежным ссылку, тюрьму, и, возможно, гибель; Другой путь -  служба победившей  власти. Многие интеллигенты, считая неизбежной эволюцию советской власти, выбирали этот путь, считая, что служат они не столько государству, сколько Родине. Но служба предполагала компромиссы, а затем полную капитуляцию и гибель личности. Последний выбор – эмиграция. В сентябре 1925 г. Федотов под предлогом продолжения исследований по истории европейского Средневековья уезжает во Францию. На Родину он больше не вернулся.

. Выбор этот дался ему нелегко. Товарищи по Братству осуждали эмиграцию.   Их трагическая судьба всегда звучала укором в душе Федотова. Через десять лет в статье, подводившей своеобразные итоги эмигрантского периода, Федотов писал: «Исход из большевистской России миллионов людей, не пожелавших подчиниться деспотии Ленина, каковы бы ни были частные и личные мотивы каждого из них, спасает честь России – в истории. Иным теперь кажется,  что, оставаясь на Родине (и предавая свои святыни), можно было принести больше пользы. Но не больше ли душа Родины ее сегодняшней пользы?  Что останется жить  в веках – и в вечности: прибыль культурной продукции или творческий акт, хотя бы в форме жертвы».  Читая эти строки, невольно думаешь, что здесь Федотов спорит сам с собой. Не менее очевидно и другое: покинув СССР, Федотов остался с Россией.  

Более четверти века он прожил за границей, храня память об Отечестве в своем сердце. Он умер ровно в середине века, пережив две революции и две мировых войны. Умер с ощущением боли за поруганную и истерзанную Родину. Мейер, пережив заключение в Соловецком лагере и принудительные работы на Беломорканале, вернулся в Ленинград, где и скончался в 1939 г. Незадолго до начало войны ушел из жизни  и профессор Ленинградского университета И.М.Гревс. 

София. 2006.№ ;4.С.23-27.

 

 

 

 

 

 

Источник:

http://history.spbstu.ru/index.php/staff/8-biblioteka/14-vedernikov-fedotov-russkie-stranitsy